главная

о нас

поэзия

проза

песни

живопись

фото

наука

журналистика

библиотека

          Выложены выражения преподавателей, а в остальном же: under constuction, или же в ожидании пополнения. Адресок для пополнений: f-t-ovcy@narod.ru.

Мария Елисеева

Светлана Елисеева

Письмо

Посвящается выпускникам Новосибирского Военного Института Внутренних Войск 99-2000 года: Малахову Максиму, Таловскому Павлу, Попову Роману и Грязнову Александру.

«Но есть слова, чрез сотни лет
Той клятвы тверже в мире нет!
В них трепет, боль, любовь и сила:
Служу Отечеству, России!»

Еще когда они ехали СЮДА – с шутками-прибаутками веселые молодые ребята по 18-20 лет, он почти не отличался от остальных: глаза-бусины, румянец, улыбка в пол лица.… Только может чаще задумчивым становился.

О чем? Действительно, о чем можно задумываться, когда все равно едешь на смерть. Получил шанс сыграть в русскую рулетку – сыграешь, а там... Будь что будет.

– Макс, ты чего? – положил руку на плечо Сережка. – Брось, не все ли равно, за кого воюем? Отстреляли положенное, отсидели свое в окопе и тю-тю, домой. Меня мать заждалась, да и Наташка тоже.

Он помолчал, а потом внимательно посмотрел в глаза, будто хотел запечатлеть в памяти какую-то ускользающую мысль.

– Серый, а ты не думал, сколько нас здесь всего...

– Псих. Я еще алгеброй в окопе не занимался.

– Я не о том...

Пауза.

– Ты вот за что воюешь? Нет, ты не махай головой, ты скажи, не мне, так себе... Говоришь, все равно за кого? Выродились мы, Серый, если так говорим!

Он тряхнул головой и продолжал не то с жаром, не то с гневом.

– Мы считаем, сколько духов уложили, мстя за подорвавшихся на фугасах, за подстреленных, за зверски замученных, а того в толк не возьмем ЗАЧЕМ. Как это так?

– А ты сам, какого здесь забыл? С оружием в руках решил мужественно погибнуть, защищая мудрое российское правительство?

В Сережкиных глазах забегали задорные искорки, но, взглянув в лицо Максимки, он увидел только боль.

– Я не правительство здесь защищаю, не строй, а Родину, Серега!

...Он облизнул карандаш по детской еще школьной привычке, и продолжал:

«Питаемся мы здесь неплохо...» Сердце защемило. Она наверняка догадается, что он обманывает, но это будет после, потом, когда прочтет... не сразу. «...правда с домашним все равно не сравнить! Эх, ну а какой же солдат не мечтает о пельменях? Как дома? Ты писала у Горюновых Нина поступила, ну и как ей? Пусть не дрейфит! Скажи: Максим приедет, отметим».

Он перевел взгляд на спящего Николаича. Тот спал, приоткрыв рот и тихо посапывал. Максимка вспомнил, как в детстве, когда серьезный Николаич был просто Сашкой-Букой, они ночевали на даче, и он все время, просыпаясь от храпа, будил Сашку, поливая водой из лейки.

«Вчера приезжала еще одна «солдатская мать» забирать сына. Отец бы видел, страшно сказать, что творится. Ей-богу, в окопе легче».

Да разве объяснишь? Делаем-то одно дело, да по-разному. Кто-то с осознанием, кто-то без.
«Просто тяжело, когда между своими... Помнишь, как в детстве: «Мам, ты ведь меня понимаешь?» Вот и сейчас так же, только хуже. Ночью только наедине с подушкой или бумагой подумать могу. Иначе – смерть. Да это еще и отец говорил, в любом деле нельзя зачерстветь душой. А что будет, если все зачерствеют? Это уж совсем не живые люди, а так – обличия. Ничем не живут, не мыслят, только существуют.»

Да разве же обо всем расскажешь? Всегда мы – как народ и как люди – держались на жертвенности, а сейчас и слова-то такого нет. Осталось только что-то механическое: ты мне, я – тебе.
«Ты писала, что Анисимовы купили машину. А на права Гришка, поди, сдавать будет? Ты подробнее напиши, как у них там дела».

Нет, конечно. Не может быть. А иначе придется усомниться в таких извечных понятиях, как дружба, любовь, то, в основании чего бескорыстие.

Кровавым светом разливался по небу рассвет.

«Кстати, мам, можно тебя попросить, к моему приезду вафель испечь?»

Спать вовсе не хотелось. Как-то, даже наоборот. Максим перевернулся на спину и стал наблюдать за тем, как встает солнце. «Красиво, все-таки. Вот так вот смотришь и не подумаешь, что война. Совсем как раньше, когда с отцом на рыбалку на озеро с ночевкой уезжали. И солнце совсем такое же. Красное-красное. Особенно здорово оно в воде отражалось: ветром розовые волны к берегу пригоняло, и конца-края не видно было этой кровавой дорожке». Вспомнился вдруг отчего-то разговор в поезде с Сережкой. «Все равно за что воюем…» Максим усмехнулся: «А хоть бы вот за то, чтобы снова увидеть «дорогу в никуда». Да неужели же правда все равно? А ведь не твои это слова, Сережка. Сейчас вроде как принято так думать, а иначе скажешь, на тебя посмотрят, как на полоумного, да еще и пальцем у виска покрутят. А вообще-то, вот что – жить так проще. Есть, наверное, и в этом какая-то правда, ведь думают же многие: пусть другие умирают, а мне еще жить хочется. Нет, не для меня это. Наверное, не понять».

– Макс, ты чего не спишь?

– Да уж выспался.

– «Заметно». Кстати, лучше тебе часик хоть отдохнуть. Сегодня день веселеньким» обещает быть. Силы тебе еще очень пригодятся.

Пашка криво улыбнулся. Он был им почти ровесником. Чего там говорить, на днях 22 года исполнилось. В июне погоны лейтенантские получил. А после месяц отпуску и по месту назначения, то бишь сюда.

Максим проводил его взглядом, отвернулся и закрыл глаза. «Что-то несет нам новый день?»

Но сон не шел, вместо этого в голове складывались строчки:

За многих решать не дано,

Свой выбор сложнее принять,

Тебе, лишь тебе суждено

Решить для чего умирать,
Ответить, зачем ты живешь,
Кому зажигаешь свечу,
И сколько мытарств ты пройдешь
Из тех, что тебе по плечу.
Оставив друзей навсегда
Останешься в душах их чем,
Предвидя чужие года
Одним лишь вопросом: «зачем»?

– Зря письма разбрасываешь.

Максим даже вздрогнул от неожиданности. Водоворот мыслей захлестнул его с такой силой, что он не заметил, как забылся сном. Он не слышал, как вернулся Пашка. А между тем, Пашка, казалось, уже довольно давно сидит с ним рядом:

– Красивые у тебя стихи, слог за душу берет.

Пашка с какой-то грустью взглянул на него, а потом добавил:

– Ты прости, что я прочитал: ты задремал, а листок выпал, жаль было бы, если кто-нибудь наступил.

Максим поднял глаза:

– Эх, может и красивые, да разве ж поймет кто?

– Поймет? Знаешь, я вот только когда учиться поступал, тоже так думал. И то сказать, друзья многие считали, что я больной, видно, раз в военный институт поступаю, когда, как раз война начинается. «Тебя ж верно заберут потом! Во внутренние войска же идешь! Пашка, да что ты забыл там?» Вот тогда и у меня твои мысли были. А учиться когда начал по-другому посмотрел. Особенно, когда сюда вот приехал. Знаешь, Максим, верю я, что здесь все иначе. Сам дух войны людей другими делает и ни где-нибудь, а здесь именно. Потому, как здесь без самых дорогих человеческих ценностей жить нельзя. И дружба тут рождается такая, какой больше нигде не встретишь. И люди, которых мы, казалось, очень хорошо знали, совершают такое, на что у нас, может быть, никогда не хватило бы смелости.

Он замолчал. Максим смотрел, как поднимается солнце. Он думал о том, что Пашка сказал сейчас именно то, что ему просто необходимо было услышать.

– А ведь ты прав. То ли еще ждет нас впереди?

Пашка улыбнулся и сжал руку Максимки. А потом вдруг спросил:

– Ты матери писал? Или любимой, может быть?

Максим с улыбкой кивнул:

– Матери. Дома скучают они. У нас там сейчас, наверное, осень во всю. Деревья в золоте… Самое красивое время в наших краях.

Максим замолчал. Отчего-то вдруг больно стало о доме говорить. Вспомнилось все так ярко. Кажется, глаза откроешь, и перед тобой улица знакомая…

Пашка долго смотрел на него, а потом сказал:

– А у меня дочка через недельку должна родиться. Отсюда до дома моего около 170 км. Сил нет, как увидеть всех своих домашних хочется. Леночка ждать наверняка будет…

Он замолчал, а чуть позже сказал:

– Приказ, Максим, пришел.

Пауза.

– Сегодня ко входу в Веденское ущелье отправляется.

Максим еще раз пробежал глазами по написанным строчкам и недрогнувшей рукой написал: «больше новостей никаких нет …заканчиваю. Обнимаю вас всех крепко. Не скучайте. Всегда ваш, Максим...» …»А вдруг это и есть последнее испытание, которое дано нам – проверка болью и страхом на мужество и силу, на человечность, на Дух?»

14.04.02.